Иван Васильевич Овчинников

Выходец из крестьянской семьи, переселившейся некогда с Тамбовщины на Алтай, он насильно был оторван от родных корней и брошен в большую жизнь, не сулившую ему никакой пощады. Но детдомовец, армейский воспитанник в тайной схватке с тёмными силачи выстоял и сам определил свой дальнейший путь. Военный институт иностранных языков в Москве стал в этом смысле рубежом, - молодой и талантливый его выпускник открыто вступил в политическую борьбу. В декабре 1955 года офицер-переводчик Овчинников ушёл на Запад.

Помнится, сам я впервые услышал это имя из каких-то "вражьих голосов". Школьнику младших классов было, конечно, невдомек бодрствовать в ночные часы и разбирать все сложные перипетии "холодной войны", но мой отец, такой же крестьянский сын и офицер советской армии, с упорным постоянством проникал к приглушённому радиоприёмнику "Балтика" и чутко вслушивался в каждое закордонное слово. А кому в детстве не хотелось выведать хоть одну взрослую тайну!

Потом - началась перестройка, до которой - увы! - не дожил отец, как и большинство его соратников-фронтовиков. Разумеется, можно только гадать об их реакции на топорную попытку коммунистического ренессанса и последующей "демократической" вакханалии, но я истово верю, что они вовек не пополнили бы рядов воров, предателей, приспособленцев... Как и автор, с первых страниц книги которого начинаешь ощущать не столько солидарность с ним, сколько подлинное духовное родство, скрепляющее уже нечто большее, чем народ - нацию.

"На перепутьях России" - так был озаглавлен пухлый машинописный труд, созданный, судя по титулу, в Москве и датированный 1983 годом. Это лишь позднее, от самого Ивана Васильевича, узнал я, что первая редакция его книги относится к 1978 году, а в моих руках оказалась вторая её редакция, хорошо известная допрежь тем властям, кому об этом ведать надлежит. Таким образом, в конце 1986 года наряду с сотрудниками тогдашнего, ещё всесильного КГБ, ваш покорный слуга как бы стал цензором жуткого "антисоветского опуса" (между прочим, в тот исторический период официальные обвинения в антисемитизме и человеконенавистничестве как бы подзабылись и всем "засветившимся" борцам за русское дело в основном "клеили" один антисоветизм).

Личность талантливая, дерзкая, велемудрая, а главное - глубоко гражданская и национальная в полный рост вставала с многострадальных страниц, Родственная душа тянулась к той же высоте, заглядывала в ту же глубину и - алкала, алкала братского воссоединения, не то что бы вовсе не замечая или целиком оправдывая самые рискованные пассажи, но, бесспорно, томясь и увлекаясь ими в упрямом противоречии с пресловутыми правами человека и так называемыми демократическими ценностями. "Что бы вы хотели ещё, господа-товарищи, - думалось мне - если с самого раннего детства человека в его родной земле вы сделали всё, чтобы он воспринимал вашу власть как систему лжи и несправедливости и не желал, не мог мириться с ней". Ведь чужеродность, в конце концов, всегда принижала и оговаривала русскую соборность, которая, ни для кого не секрет, и ныне таит начала грозной национальной государственности.

С этими отправными мыслями предстояло действовать. Но дополнительной информации к скрипту было маловато: живёт де автор где-то в Александрове (ясно, за 101-м километром), работает де в какой-то котельной, а уж добраться до него можно лишь с помощью сугубых людей. Ничего не оставалось делать, как искать самостоятельный путь решения проблемы. И пошло-поехало: издатели, спонсоры, журналисты... кто-то из них "мариновал" книгу "На перепутьях России" один год, кто-то-целых два и пр. Подробности из жизни литературного агента, каковым ощущал я себя по западной терминологии, были прелюбопытные, но возвращаться к ним нет смысла, поскольку недавно довелось услышать мне из уст Ивана Васильевича грустный рассказ о том, как ленинградские патриоты просили у него 3000 долларов на издание полюбившейся книги, или о том, как патриотический журнал "Наш современник" стыдливо вернул понравившуюся рукопись после нескольких лет обещаний опубликовать несколько её фрагментов. Слабым утешением кажется здесь исторический довесок: честные питерцы напечатали-таки в своей газете "Родные просторы" отрывки из автобиографической повести, а благодарные сотрудники "Нашего современника" всё-таки признались, что отворот-поворот этой повести дал сам главный редактор Станислав Куняев, не пожелавший, видите ли, публиковать в своем журнале злостного антикоммуниста!

"Так и жили — тишком, помаленьку..."

А тем временем исследователь русской эмиграции в моём лице шёл по следам трёхгодичного пребывания лейтенанта Овчинникова на Западе. С жадны м интересом читал я в трёх номерах журнала "Свобода" (1956-1957) воспоминания И. Овчинникова "Три Сталина". Забегая вперед, скажу, что Иван Васильевич в свои семьдесят с небольшим хорошо помнит этот журнал, издаваемый Центральным объединением послевоенной эмиграции из СССР (ЦОПЭ) в Мюнхене, его временного редактора Григория Климова и апрельский номер "Свободы" 1956 года со своим портретом на обложке. Но вот сказать что-либо определённое о воспоминаниях "Три Сталина" или о некоем Владимире Рудольфе он затруднился. А Рудольф возник здесь не случайно. Уж больно и сам он, как личность, и статья его "По поводу возвращенчества" ("Свобода". Апрель 1959. № 4) напоминают нынешние общественно-политические реалии, когда "наверху" тусуется и борется за власть небольшая кучка левых, леваков, левачествующих и пр., самоназывая себя порой центристами и даже правыми, а громадная масса монархистов, державников, националистов и вообще всех, кого по-настоящему надо считать правыми, не только не вызывается к жизни или замалчивается, но и постоянно оклеветывается.

В связи с воротившимися в 50-х годах в СССР бывший подполковник советской армии В. И. Жабинский (пишущий на Западе свои антиком­мунистические книги и статьи под псевдонимами С. Юрасов, В. Рудольф и т. п.) условно разбивает всех возвращенцев на пять категорий: психопаты, невротики, уголовники, пьяницы, старики.

Дефиниция чуть ли не классическая, но... куда отнести возвращенца Овчинникова? Классификатор, знакомый с бывшим лейтенантом той же армии, сам неожиданно упирается в этот вопрос и находит, что сюда следует присоединить ещё одну небольшую группу людей, которые - "советские агенты, засланные или завербованные в эмиграции". Значит... нет... не тут-то было!

"Возможно, Иван Овчинников не был засланным агентом, -обескураженно признаётся Жабинский-Рудольф. - Молодой, горячий, неплохо образованный (знал французский и румынский языки), он пришёл в эмиграцию и с места в карьер стал требовать самых непримиримых действий против коммунизма, социализма, против советского правительства. Многим такая горячность импонировала, некоторых это настораживало. Скоро начались конфликты с нетерпеливым Овчинниковым".

Итак, горячность и нетерпение погубили дело, стали причиной того, что "Овчинников стал зол на всех и вся - и на американцев, и на немцев, и на эмигрантские организации, стал нелюдимым, раздражительным". Поверить бы в это и закрыть вопрос, да Рудольф сам не даёт этого сделать. "Автору этой статьи, - продолжает он, - довелось беседовать с ним летом 1958 года - Овчинников всех ругал, собирался ехать в Канаду, чтобы там заработать денег и на них опубликовать книгу, "разоблачающую всех". Во время беседы Овчинников говорил об одном американце (Иван Васильевич его не вспомнил — Ю.А.), называл его "троцкистом" только за то, что американец этот (непримиримый антикоммунист) когда-то перевёл книгу Троцкого".

Довоенный ростовчанин, с подозрительно знакомым профилем и густой рыжей шевелюрой, Владимир Иванович Жабинский, уклоняется от напрашивающегося вывода. Ему комфортнее и безопаснее считать-таки Овчинникова завербованным (всё же — не засланным!) советским агентом, причём, в то время, когда это понадобилось советскому правительству для давно разработанного нового варианта блокады Берлина. Овчинников понадобился в роли "'свидетеля" того, что Западный Берлин превратен, мол, в шпионский и диверсионный центр против СССР и "народно-демократической Республики Германии".

Круг, кажется, замкнулся. Но с победоносной логикой все-таки случился афронт, - пришлось констатировать, что Иван Овчинников вернулся в СССР после того, как его личная жизнь была устроена - ему помогли поступить в Мюнхенский университет при хорошей стипендии".

Проблема гражданского выбора, следовательно, осталась невостребованной. Ангажированному литератору было без разницы: получил ли Овчинников "за своё предательство" счет в банке, виллу, автомобильный парк или-лишён самого последнего, приговорён к смерти, засажен в тюрьму на долгие годы. Да и какой лучшей участи по обе стороны границы заслуживал тогда (и заслуживает теперь!) русский националист и антисемит...

"Лучше быть в неволе у себя на Родине, чем на чужбине", - повторяет писатель Иван Овчинников*, как бы напрямую перекликаясь с неуважаемым им писателем Виктором Некрасовым, так залихватски оправдавшим своё бегство на Запад: "Лучше умереть за рубежом от тоски по родине, нежели сдохнуть от злости на родных просторах". И в этом спокойном достоинстве, если хотите, суть, в этом- качество и глубина патриотизма, незамутнённого никакими интеллигентскими бреднями.

Посейчас Иван Васильевич уверен, что ему противостоит "легион бесов". Нашлись же в Александрове, к примеру, четыре молодых амбала, которые 16 ноября 1999 года среди бела дня избили старого, немощного человека. И содеялось это чёрное дело явно по наводке, в надежде, что обнаружить заказчика будет невозможно, раз до сих пор не разысканы заказчики множества громких убийств.

Непростая судьба ждёт, конечно, и книгу Овчинникова, получившую, по практическим соображениям и, понятно, с разрешения автора, новое название - "Исповедь кулацкого сына". К ней, как это легко предвидеть, ни один читатель не останется равнодушным, сразу и неизменно выстраивая свои отношения с автором в диапазоне от полной апологетики до самого непримиримого противостояния. А какой уж тут рецепт общественного согласия, если некогда пропустили мимо ушей обращение великого русского публициста: "Правдивость есть инстинкт понимания вещей, как оне суть, инстинкт точности, инстинкт от всякого обмана и заблуждения. Но правда. - скажете вы. - вещь относительная и с разных точек зрения разная. Да, но поэтому-то и необходимо, чтобы во всех своих точках зрения разум был искренен и свободен. Только тогда сочетание относительных правд даст обобщённую истину. Поэтому нельзя запрещать людям противоречить друг другу, спорить, опровергать: это не разрушительная, а созидательная работа сознания".

Во славу русского имени трудился Иван Овчинников. И — добился своего, несмотря на то, что мутное время коммунистической анемии на рубеже 70-80-х годов было для всех нас кислотной средой, в которой поневоле приходилось довольствоваться весьма дозированной и неточной информацией, влекущей за собой неверные оценки и предосудительные выводы. Дожив до сегодняшнего дня и вчитываясь в послесловие к "Исповеди кулацкого сына", написанное по просьбе её редактора, вновь и вполне убеждаешься в непобедимой логике и несгибаемой сипе духа патриота, мыслителя, борца.

Остаётся поблагодарить тех, кто проявил самое доброе отношение как к самому Ивану Васильевичу Овчинникову, так и к его замечательному труду. А поименно называю лишь немногих, не таящих в миру собственного имени: Владимира Алексеевича Иванова, Виктора Викторовича Селиванова, Вячеслава Ивановича Алёхина, Людмилу Ивановну Смирнову. А награда всем одна - эта книга!

Юрий АЛЕХИН

#ИВОвчинников #Исповедькулацкогосына